Моя проза (русскоязычная) /некоторые вещи/

[Юха Мието]

ПАМЯТИ моих двух дедов Петра Ивановича и Петра Григорьевича
- Привет, деда! Как ты тут жив-здоров?
- Да, нормально, внучек, живу. Махорку в сельпо покупаю, табуретовку сам делаю. Всё замечательно.
- Деда, а вот как оно при царе было? Интересно мне с исторической точки зрения как бы мнение твоё.
- При государе-то? А как жилось? Хорошо жилось. Лучше и не придумаешь. Морозец такой знатный, красно солнышко светит, день чудесный, как поэт говаривал. Масленица, значит, на дворе. Бражки хлебной выпил, блином закусил и праздник.
- А после революции как оно зажилось?
- Это после которой, внучек?
- После октябрьской социалистической.
- После неё, родной? Хорошо зажилось. Интересно так и непредсказуемо. И хлебушек бывал ржаной, брюква была, бражка случалась. Всякое до слёз радовало. Хорошо жилось, ей-богу.
- А почему же ты тогда в Удмуртию подался?
- Дак, это, производство “АК-47” на мотозаводе ихнем осваивал. Нужный автомат получился. Басурманы и по сей день ейный используют.
- И как оно в Ижевске было?
- Завод большой. Грохот. Праздник просто. И не спрашивай, внучек, замечательно было.
- А вот при немцах, до этого, как оно жилось-былось?
- При фашисте-то? А как? Хорошо жилось. Нормально. Всякая мелочь до слёз радует, и душу приятно скребёт. Очень славно.
- Да как же славно-то, если тебя немец в концлагерь отправил?
- Ты чего кипятишься то, внучек? Я и при Хрущёве своё отсидел. Хорошо отсидел. Ладно. Покойно. Отдохнул.
- А там тебе, деда, как? Теперь как оно?
- А как? Удивительно хорошо здесь. Даже слов нету. Ты вота пришёл ко мне, оградку поправил, чарку выпил, мою хебушком накрыл и хорошо мне. Совсем хорошо. Ты это... Приходи.
****************************************
ОСОБЕННЫЙ СПОСОБ
В детстве я придумал особенный способ бега. Может быть, его придумал уже какой-нибудь другой мальчишка ещё задолго до меня, но у нас на улице я уж точно был первооткрывателем. Научиться этому очень просто. Нужно бежать, совсем не сгибая коленей. Вроде бы как летишь, едва касаясь ногами земли. Все дети как дети, а этот носится, что бешеный сайгак, говорила толстая тётя Анжела. Я знать не знал, кто такой этот "сайгак" и почему у него такое дурацкое прозвище, но мне было плевать.

Однажды я бежал своим особым методом к оврагу, зацепился за огромный булыжник и здорово ушиб колено. Оно, конечно, ничего, но жгло так сильно, что пришлось зажмурить глаза и вспомнить о Чингачгуке с Гарри Непоседой, чтобы хоть как-то отвлечься. Когда я открыл глаза и перевёл сбившееся дыхание, возле меня стояла девочка Катя. Она жила неподалёку, в соседнем переулке, что вёл к оврагу. Катя сказала, что она военная медсестра и обработала мою рану воображаемым йодом. Мы стали дружить.

Потом мы ночевали в Евпатории на деревянных скамейках возле ж/д вокзала. Пэпээсники сказали нам, что здесь так нельзя и нужно идти спать на пляж, и ни один из них не знал даже приблизительного лексического значения слова "трансцендентальный", за что я получил прямой в нос, и Катя лечила меня реальным подорожником. Когда кровь уже почти остановилась, я пробежался своим особенным способом в гастроном за коньяком. Местные пальмы и можжевеловые кустарники валяли со мной дурака. Катя расчехлила гитару и спела "Пригородный блюз". И был планктон, и ночная небесная бижутерия, и я уснул на её необыкновенно красивых коленях.
*****************************************
МИФЫ И СИМВОЛЫ
1.
Случилось так, что, пребывая уже который месяц в состоянии, близком к аффекту, я вдруг бросил всё и уехал. Вечером, когда день был наполовину проспан, наполовину зачитан какой-то книгой, я затолкал в рюкзак свои вещи и свалил на вокзал. Когда запирал входную дверь, из радиоточки звучал Святослав Рихтер, придавая моменту grandioso. Не припомню даже, чтобы я присел на дорожку.

Накануне мой давний приятель сделал мне предложение, обрадовавшее меня: тривиально поинтересовавшись моими делами, он предложил пожить у него. Теперь поезд мчал меня, а я стоял в тамбуре, курил и пытался вспомнить, с чего все началось, восстановить ход событий.

Может ли человек хоть сколько-нибудь творческий честно описать воспоминания о своём прошлом? Думаю, нет. Правда у него всегда будет смыкаться с вымыслом, вымысел всегда будет похож на правду. Всегда. В особенности, когда пишется история мужчины и женщины. Полный бардак. Поэтому я оставил всякую надежду, докурил последнюю сигарету, сделал глоток из фляги и отправился спать в плацкартный вагон согласно купленному билету.

2.
Я долго размышлял, в чём же сходство между любовной интригой и литературой. И, наконец, понял. То и другое начинается и заканчивается мифом. Миф этот в зависимости от ситуации с годами становится либо ещё более гадким, либо невероятно восхитительным и витиевато-загадочным, просто таки образцом для подражания.

3.
Паранойя на новом месте многолика и очень индивидуальна. За окном моим теперь из дома напротив бьёт не в бровь, но в глаз совершенно гениальная бурлескная вывеска: «женское лёгкое». Анатомия и физиология в этих словах смешалась с алкогольными напитками. Надо признаться, что побеждает, как правило, последнее ибо «женское лёгкое» у меня скорее ассоциируется с белым полусладким, нежели с тем, что дышит под грудью второго аки третьего размера. Гармония мира, как и паранойя, не знает границ.

4.
Мифы же хороши ещё тем, что они не только рождаются, но и рушатся, как стены Карфагена. Вот звонит телефон. Я тянусь за трубой, и моим глазам из-за монитора является в окне третье слово на вывеске: «платье». По телефону приятный женский голос настойчиво зовёт меня в гости. А ведь я только-только собрался в гастроном за маленькой. Приходите, здесь недалеко, говорят на том конце мобильной связи с беларусским акцентом, всего четыре квартала от вашего дома. Миф разрушен. Иду бриться и чистить штиблеты.

5.
Один мой приятель, носивший в конце 80-ых – начале девяностых говнодавы, ирокез, британские булавки и ярко-зелёный дедовский галстук, утверждал, что лучший выход, когда попадаешь в скучные многолюдные гости, это быстро нажраться водки, упасть под стол и там трахнуть кого-нибудь, если повезёт.

4.
Когда на душе у тебя со страшной силой скребут кошки, да так, что от одного вида твоего встречные питбули с ротвейлерами прячутся в кусты и начинают выть, бывает достаточного одного только взгляда и всё становится на свои места. Не знаю как вы, но я встречал несколько раз в жизни таких людей, чей взгляд не только линчует, но и лечит. Правда.

3.
Вероятно я отправился в гости просто от нечего делать, чтобы найти хоть какой-то внешний раздражитель. Там все сидели за накрытым столом, играли в кости и пили зубровку. Меня кто-то спросил, не знаю ли я кто такой этот Клод Дебюсси. Я ответил, что француз. Не помню точно, но по-моему ближе к полуночи вдруг появилась девушка с веснушками и волосами цвета томатного сока. Она сразу поняла, что я немногословен. Что мне достаточно просто посмотреть в глаза. Ну, и зубровка, конечно. Невероятная иллюзия исцеления. Так иногда рождается новый миф.

2.
Вообще вся эта муть - вроде «глаза – зеркало души» - ещё та пошлость, но я не о том. Глаза для меня являются неким символом. Я люблю всякого рода ассоциативное развитие тем, связанных с символикой. К примеру, стрелка на стене в учебном корпусе университета, указывающая направление в деканат, вполне может быть безобидным символом, но также сделанным некогда из стали смертельным оружием, которое входило в плоть людей, затмевало солнце при Фермопилах, небо при Киноскефалах и навеки ниспослало конунгу Гарольду два квадрата червивой земли на острове Готланд. Вы ведь замечали, что глаза у многих людей в отличие от тела не стареют? Единственное, что старит глаза – это страдания.

1.
Слепец Гомер в «Одиссее» говорит, что боги творят на земле всякие козни и злодейства, чтобы будущим поколениям было о чём слагать и петь песни. В наши дни, когда эстетическая сторона человеческих страданий возведена в культ, я тоже попался было на эту удочку, но вовремя соскочил.

Дед мне рассказывал, как к ним на территорию деревообрабатывающего комбината забрёл дикий олень. Почти как в рассказе Курта Воннегута. Несколько часов его тщётно пытались выгнать в лес, но заблудившийся зверь среди грохота механизмов и людских криков совершенно потерял ориентацию в пространстве. Свидетели утверждали, что когда олень таки выбежал в поле, он несколько раз громко протяжно пёрнул возле ворот и лишь потом понёсся в сторону леса.

Вот и я живу в почти незнакомом мне городе среди чужих глаз и мифов, как Дон Кихот, побеждённый реальностью и Испанией. Каждый вечер здесь взмывают в небо стаи драконов и воздушных змеев, а бледный обмылок луны идёт на убыль. В один из таких вечеров я брошу в воду оба своих меча, сяду на баржу с тёмно-серым торфом и уплыву вверх по реке, в другой город.
********************************************
МАЙН ЛИБЕ КИПЛИНГ
Вот беда. В мои дурацкие сновидения всё чаще стали являться Орасио Оливейра, Аурелиано Буэндиа и многочисленные борхесовские гаучо с трудно запоминаемыми именами. Надо бы сменить чтиво. Я затолкал всю латиноамериканскую прозу во второй ряд на самую верхнюю полку и схватил первую попавшуюся книгу из нижней. В мягком переплёте, завёрнутая по старинке в газету, она скрывала от меня лицо автора. Заваривая на кухне крепкий чёрный чай (удивительно ещё, что не мате), я не спешил открывать безвестный фолиант, но решил покурить и угадать, что же кроется там внутри. Слегка пожелтевшие страницы и заметная внешняя обшарпанность давали некоторую почву для размышлений.

- Не думаю, что это «Малая Земля» Ильича, - тут же включился в интеллектуальное шоу Димон, который заглянул ко мне в гости. – Может рассказы о Дзержинском?
Бог с тобой, - возразил я. – Почему ты решил, что это непременно совок? Я более склонен к зарубежному детективу. Витиеватый Конан Дойль, унылая Агата Кристи или жалкий Жорж Сименон? Вот в чём вопрос.
- Детективы увесистые, а эта книжица размером с немногословного Чехова. Кто жил в этой квартире раньше? Не диссиденты ли? Может это самиздат? Солженицын, там, Буковский и его жена.
- Тогда скорее Хатха-Йога или пособие по каратэ.
- Ага. Бхагавадгита для детей младшего школьного возраста. Тут без гастронома не угадаешь.
- Есть ещё кафе «Гавань», где тётя Анжела готовит неплохой струдель.
- Идёт, - согласился Димон. – Значит так, географические сферы наших поисков мы уже непроизвольно разбили. Я роюсь в русскоязычных авторах, а тебе, чувак, всё остальное.
- Лады.
И мы ушли путешествовать по вечернему городу, не забыв прихватить с собой книгу…

- Какой напиток мы назначим сегодня нашей музой? – спросил, резво потирая ладони, Димон.
- Во-первых, наша муза в этом месте, по умолчанию, тётя Анжела. Во-вторых, напиток не может быть музой. Напиток – это мост между осязаемым и метафизическим, между рациональным и иррациональным, между абсурдом и…
- … и абсурдом, иного не дано. Я хочу коньяк. Как вы думаете, Анжела Петровна, что это за книга лежит на нашем столике, окутанная газетой «Труд» тридцатилетней давности?
- Уголовный кодекс, - сказала тётя Анжела. – Вам коньяк подороже или подешевле?
- Подешевле, - решил Димон. – И чтобы клопами несло, как положено.

После четвёртого или пятого тоста нам надоело угадывать, мы забросили нашу игру и стали болтать обо всём на свете. Утонув по уши в незамысловатых босановах, я почти не слушал Диму. Впрочем, как и он меня. В такие минуты все разговаривают сами с собой и это нормально.
- Понимаешь, дружище, изменилась только форма романа, но герои остались всё те же. Вот, - Димон хватал нашу книгу и тряс для наглядности ею в воздухе. - Тонкая? А по нынешним меркам уже роман. Форма, дружище, форма, но герои всё те же, что и раньше. И героини те же. Изольда, Джульетта, Анна Каренина и Пенелопа.
- Изольда-то тут, каким юзом?
- Изольда… Я сказал «Изольда»?
- Быть добру, - предлагал я новый тост в надежде, что Димон хоть немного помолчит. Босановы сменил бодрый Стиви Рэй Воен. Более мощный саунд стал глушить наши слова и мы принялись заказывать ещё и ещё, и ещё.

- Что это за коньяк был такой, Анжела Петровна? – заикаясь, спросил Димон, когда мы решили расползаться по домам.
- Коньяк.
- Понятно. А как называется?
- Коньяк.
- То есть? Мы пили коньяк «Коньяк»? – удивился Димон и тут же заблевал весь стол.

- Дома скажу жене, что это никакой не перегар, а просто ты меня отравил прошлогодним печеньем, которое к тому же провонялось клопами, - сообщил на улице заметно посвежевший Димон.
- Откуда у меня клопы? Впрочем, как знаешь. А я пошёл читать Киплинга.
- Кого?
- Это Киплинг, - я кивнул на книгу. – Заглянул под обложку, пока ты ходил отливать. Закоренелый британский монархист и куртуазный романтик должен спугнуть моих фантомов из Хулио Кортасара, которого я что-то перечитал в последнее время.
- Дерьмо, - непонятно о чём сказал Димон и мы распрощались.

В плохо освещённом переходе, не смотря на поздний час, колоритный нищий вовсю наяривал на старом баяне. Сидящий рядом с ним калека пел, пуская слюни, но с комсомольским задором: «не печалься, Катерина, тьма уйдёт, пребудет свет, время лучшее настанет, я куплю тебе буфет». Я бросил им в шляпу книгу, какую-то мелочь и зашагал прочь.

В эту ночь мне таки ничего не приснилось. Утром я открыл глаза на удивление бодрым человеком и стал собираться в речпорт на деловую встречу. Там в заранее условленном месте меня должны были ждать. Начинался новый день, который обещал мне хлеб насущный.

На платформе возле причала #3 меня действительно уже ждал громадный детина. У него были длинные волосы ниже плеч и живот, в который по моим приблизительным подсчётам влезло бы одним махом двадцать пять литров жидкости. Одет он был не по-зимнему легко. Джинсовый комбинезон, что всегда так идёт толстякам и беременным девушкам, поверх жёлтой водолазки. Глаза его выражали, как мне показалось, безысходную утреннюю тоску. То есть ничего не выражали.
- Арсений, - протянул он мохнатую ручищу. – Можно просто, Балу.
- Рикки-Тикки-Тави, - представился я.
- Что-то ты бледный и худой совсем, - не отреагировал на мой жалкий юмор Арсений. – Пойдём-ка, я тебя пивом угощу и вкратце введу в курс дела.
- Да я вообще-то не пью особо, - соврал я.
- Не думаю, - отрезал Балу.

Я не стал спорить, и мы пошли, не спеша, в направлении кафе «Гавань». Куда же ещё в этом микрорайоне портовиков, отставных бакенщиков и капитанов ближнего плаванья? Хорошо, что не схватил вчера с книжной полки «Майн Кампф» Шикльгрубера или «Божественную комедию» Алигьери, подумал я, вдыхая на полную грудь свежий декабрьский воздух и вспоминая двух нищих из перехода, которые, наверное, уже в полный рост расходовали моего Киплинга на козьи ножки.
**********************************************
РАССКАЗ
Благо есть ещё дома где, чтобы попасть на крышу, не нужно выпрашивать ключ у консьержки, придумывая на ходу байку о том, что тебе необходимо срочно пошевелить антенну, мол, телевизор рябит, а тут хоккей начинается и всё такое. Да и нет у меня ни антенны, ни телевизора. Зато есть крыша. Поэтому я купил две бутылки хереса, взял каремат и полез на вершину девятиэтажки писать что-то вроде рассказа.

Сегодня утром я прочитал весточку от давней знакомой. Не знаю, отчего вдруг она меня вспомнила и нарыла в сети моё пристанище, но своим письмом со страшной силой расшевелила отмирающие клетки того времени. Наш союз с Катей был необычен. Я до сих пор не понимаю, как всё началось и тем более, чем закончилось. В третий раз, перечитывая корреспонденцию от Кати, весьма отдалённо походящую на эпистолярный жанр, заключаю, что она тоже не понимает.

Самый страшный враг мой – внутренний хаос. Эта инфекционная тварь всегда ждёт, когда ты споткнёшься или дашь осечку. И если ты потерял бдительность хоть ненадолго, пиши, пропало. Конечно, со временем я вывел противоядие, но оно слишком радикальное и болезненное. Однажды я почти было утонул, и уже плакали за мной практикующие психиатры, но случайно (или не случайно) встретил Катю и выплыл.

Разрывая паутину уже, казалось, сложившегося жизненного расклада, мы вдруг начинаем замечать и понимать то, что раньше, ещё вчера совсем не замечали и не желали понимать. Окаменевшие истины монументально грозят нам рассыпаться в порошок.

- Ты паникёр и мнительный болван, - сказала Катя. – Я тоже болею. Давай будем друг друга врачевать.

Что-то там в нас ломалось и не срасталось тогда. А вместе мы обнаружили, что вырабатываем необходимый кальций. И если ты начинаешь контролировать нездоровую суету внутри себя, то от внешней суеты, которая напрямую от нас не зависит, всегда можно отстраниться. Тут хороши любые средства, лишь бы они работали. Можно бродить по набережной, затаиться в парке под деревом, забраться на крышу, спрятаться под одеяло. Вместе с Катей например. Что мы и сделали.

Нельзя сказать, что всё было просто и замечательно. Нет. Всё было сложно и не совсем понятно, но почему-то легко. Словно камни свалились с наших расцарапанных душ, бац! и нет больше их. Камней. Души остались. И кошки уже не скребут острыми когтями, а скорее легонько гладят мягкими подушечками своими.

Мы и вправду какое-то время очень правдоподобно делали вид, что любим друг друга. В конце концов, даже если ты заведомо знаешь или думаешь, будто знаешь, что всякий путь ложен, почему бы не идти по нему с единственной, но достойной целью – быть в пути? Мы же не Будды и даже не Бодхисаттвы, у нас здесь в Киеве нет деревьев, под которыми можно засесть в позе лотоса. У нас повсюду менты и прихват. Даже внутри, как писал незабвенный Вэ Пелевин в своей глыбе «Чапаев и Пустота». Да и что такое любовь? Хз.

Интересно: мы с Катей не изменяли друг другу, потому что любовь или потому что внутренние менты? Она мне рассказывала впоследствии, как к ней тогда клеился один наш общий знакомый.
- Слава наверно уже сегодня не придёт. Можно, я останусь у тебя? – вкрадчиво говорил молодой человек, засидевшись в гостях допоздна.
(вот ведь, хотел написать «мудак», а написал «молодой человек», благородный напиток херес)
- Можно, я останусь у тебя? – не отставал мудак.
- Даже не знаю, - улыбалась ему Катя. – Знаешь, он сейчас может быть где угодно. Ехать в электричке Киев-Немешаево, пить дешёвое вино на Подоле с каким-нибудь бомжом или даже сидеть на корточках здесь в моём парадном между вторым и третьим этажом, докуривая последнюю сигарету.
Молодой человек заметно напрягался и начинал, как мудак вызванивать такси. А Катя, кстати, вовсе не врала, всё могло быть той весной…

Той весной, когда мы наступили на горло нашему внутреннему хаосу и заставили его задыхаться, выросло много одуванчиков. Катя всегда срывала один цветок, и пока мы гуляли, подолгу разговаривала с ним. Судя по одной только Катиной мимике, беседа была забавная и увлекательная. Домашнее задание в театральном дали, думал я, не придавая этому значения и не прислушиваясь. Однако спустя месяц, когда одуванчики уже отцвели и в ход пошли листья каштанов, травинки и фантики от карамелек, вдруг выяснилось, что таким образом Катя разговаривает не столько с растениями и предметами, сколько обращается ко мне, но опосредовано. Так ей легче формулировать. Ну и пусть, решил я. Мне ведь тоже не раз случалось объяснять что-то бюсту Вольтера у себя в общежитии.

Временами наши болезни прогрессировали. У психов причины ведь могут быть самые чепуховые: не заладилось настроение или тоска взяла, как бывает, когда долго смотришь в глаза друг другу.
- Нам надо убежать отсюда! Убежать! Убежать! – начинала внезапно плакать Катя.
- Куда?
- Куда-нибудь.
- Я готов. Бежим?

И мы убегали. Посещали все военно-исторические ролевые игрища, которые в то время довольно часто проводились в парке Дружбы Народов, что на Трухановом острове. Нам доводилось бывать средневековыми шотландцами, древними галлами и даже сарацинами времён Салах-ад-дина, вступившими в союз с королём Франции против Ричарда Львиное Сердце. Перед каждым сражением Катя заботливо помогала мне облачиться в довольно тяжёлую и не очень удобную кирасу, а её юбка в зелёную клетку часто служила мне килтом. Мы пили водку из алюминиевых кружек, жгли костры и орали «за победу над врагом!» с таким драйвом и вдохновением, будто от этого зависело наше будущее.

Иногда люди, которые до этого не были знакомы с нами, думали, что мы брат и сестра. Я не возражал. Вероятно, на любовников мы со стороны не очень то смахивали, а за время, проведённое вместе, стали походить друг на друга не только повадками, но и внешне. И всё же, изъясняясь образно, мы оба безумно любили футбол, только Катя болела за «Селтик», а я за «Рейнджерс».

Я редко ходил в театр на спектакли в которых она играла. Мне хватало эмоциональных разрядов и без этого. Но однажды Катерина выдала такую трогательную роль по пьесе Жана Жене, что я искренне расплакался, роняя внезапные слёзы прямо на паркет в партере и ни капли не скрывая это. В тот день она поездом вернулась из рабочей командировки, а вечером уже вышла на сцену и играла так, что собрала больше всех цветов из зрительного зала. После этого я по непонятным даже мне самому причинам зарёкся смотреть её роли.
- Ну и дурак, - сказала Катя. – Я же для тебя играла. Теперь больше так не получится.

Летом стояла адская жара. Мои экзамены перемешались с её практиками и ещё чёрт знает чем. И всё же мы виделись почти каждый день. Так выяснилось, что летом нам не очень то нравились людные места возле водоёмов. То есть мы их терпеть не могли. Все эти тошнотворные любовные парочки, румяные семейства с детьми и кумовьями, юные гопники-недоумки, бутерброды, шашлыки, пиво, чипсы, дешёвые анекдоты и разговоры «кто стоит за чьей спиной». Какая мерзость. Летом мы уходили в лес, собирали чернику или варили уху.

Стоило мне на минутку отвлечься, уйти за дровами или отхлебнуть из фляги, как Катя уже разговаривала с сосновой веткой.
- Это наши черничные дни и ночи, если захочешь, я буду теперь носить тебя с собой, и ты сама всё увидишь, какие мы тю-тю, то есть сумасшедшие, особенно вот он, - и Катя тыкала обломком хвои в мою сторону. – А будешь вести себя хорошо, возьму тебя в большой город, покажу тебе трамваи с рекламой молочных йогуртов и тёмно-зелёное ирландское пиво с каким-то почти хвойным, как у тебя, именем. Чёрт. Забыла…

А потом незаметно пришла осень, и всё закончилось. Я не знаю почему. Возможно, мы просто излечились и больше не болели, как той весной. Хит-парад идиотских вопросов. Ты любил её? А ты его любила? Да. Была суббота, за окном лил дождь, мы запустили «Популярную механику» Сергея Курёхина, покурили дубаса и неистово любили друг друга.
*************************************
От Гражданской Обороны до Calgary Flames

В 89-м, то ли в 88-м, когда я слушал Егора Летова на убитых свемовских эмкашках и таких же убитых портативных «протонах», крики омского гуру: «панки хой!», мне слышались как: «в банку хуй!».

Так вот. Однажды ранней весной я отправился на зимнюю рыбалку. Быстро определил место, где рулит наибольшая концентрация окуня, и начал витийствовать на мармыжку.

Ловились преимущественно мелкие окушёнки-травянки по 50-70 граммов живого весу. Но, отхлебнув из термоса зелёного китайского чаю и просверлив некислую лунку, я тут же обнаружил стайного окуня по килограмму на рыло.

Для каждого периода рыбалки существуют лучшие и чуть худшие способы ловли. А также те, которые всегда приносят результат, если вы понимаете о чём я. Окунь иногда очень активно двигается, сцуко, и бывает так, что целый день его ловишь, а рыбы практически и нет.

Я даже не заметил, чуваки, как лёд пошёл вниз по реке. Но через трое суток уже привык ссать против ветра, не бояться холода и жрать сырую мойву. Свою лодку я назвал "кудауходитвремя". Плыл преимущественно в направлении «норд-норд-вэст», ибо лёд подо мной не таял, а смеркалось всё реже.

Когда я попал в северо-западный проход, меня багром выловили канадские браконьеры. Они мне дали кличку «Беринг» по имени пролива и накормили чёрной икрой. Так я стал болельщиком «Калгари Флэймз».
**********************************************
А ТЫ ЧЕГО ХОЧЕШЬ? (рассказ писан лениво и совместно с Машей Порываевой из г. Саратов, когда она приезжала ко мне в гости в г.Киев)

У меня есть младшая сестра, она физик. Сейчас она учёный секретарь альтернативной академии наук. Главным академиком у них бывший военный, гэбэшник. Занимаются они изучением магнитных полей Земли. Сестра каждый день меряет какие-то пики прибором собственной конструкции, она там единственная в этой академии с физическим образованием, остальные из медицины.

Ещё они заряжают гомеопатические шарики. Чем хочешь тебе зарядят на программном уровне, даже коноплю бурятскую как-то зарядили. Штырило с пяти шариков будь здоров. Она мне сделала пакетик шариков, исполняющих желания. Надо 3 штуки класть под язык 3 раза в день, и пока они не растворятся, загадывать желание. Сначала я никак не могла придумать, что бы мне загадать. Катаешь эти шарики языком, и думаешь - чего же мне хочется? И ни одной нормальной мысли в голову не приходит.

Потом вроде как определилась - хочу стать прекрасной волшебной девочкой. Потом вообще какая-то ерунда попёрла, чтобы собаку мне подарили, чтобы друзья появились, чтобы влюбиться хоть ещё разочек, чтобы у меня получилось крутой сайт сделать, потом денег и свободы.

Совсем мало шариков осталось, потому что Марфушка у меня их много потаскала, ей хотелось, чтобы у неё усы и хвост выросли. А ты чего хочешь?

Хз. Я вот, знаешь, просыпаюсь как-то утром и сижу в одних трусах на диване. Полчаса сижу, час сижу. В холодильнике полный дзен, даже не позавтракаешь для разнообразия. И такое, знаешь, вселенское внутри ощущение, что всё идёт неправильно, бессмысленно всё идёт и совсем не в том направлении. Сижу со всем этим и не знаю, как быть дальше. Вдруг звонок в дверь. Я даже вздрогнул от неожиданности. Отворяю, а на пороге чувак с герлой стоят совершенно мне незнакомые.

- Вы кто? – спрашиваю.
- Мы бы хотели поговорить с вами о Боге, - отвечают ребята.
- Вы это серьёзно? – говорю я и тут замечаю, что стою в одних трусах.

Мы заходим в дом и начинаем. То бишь я набрасываю на себя розовый Наташкин халат, а они начинают. «И не пощадит тебя око Мое, и не помилую. По путям твоим воздам тебе, и мерзости твои с тобою будут; и узнаете, что Я Господь каратель» - говорят ребята. Я смотрю на холодильник и думаю: блядство. «Восстанет сила на жезл нечестия; ничего не останется от них, и от богатства их, и от шума их, и от пышности их» - продолжают ребята. Я смотрю на пепельницу с окурками и думаю: жопа. «У всех руки опустятся, и у всех колени задрожат, как вода, и воздастся каждому по рудименту примата его» - втирают чуваки. Я смотрю на переполненное мусорное ведро, на водник возле мусорного ведра и думаю: какого чёрта? где Наташа? она ваще кормила кота? где моя похмельная овсянка и мобильный телефон?

И тут вибрирует телефон. Я извиняюсь перед дьяконом и матушкой-игуменьей. Я бегу в ванную. Я запираю дверь, откручиваю кран с холодной водой и отливаю в рукомойник. Я говорю – нет!!! – я просто ору в телефон, на экране которого высветилось имя «Макс»: ты где, пиздюк?! - Я возле дома, старик, пиво брать? – интересуется Макс. - Да!!! – ору я и смотрю в зеркало на свой звериный мудаковатый оскал... забыл котейке вкусняшек хрустящих попросить.

Я вырубаю воду и выхожу. Ребят уже нет. Они сбежали. Входит Макс. Он говорит, что у меня не заперта входная дверь. У него целый рюкзак пива и два пакета жратвы. Макс улыбается мне своей болливудской улыбкой. В этот момент я готов хоть всю жизнь обсуждать с ним Махабхарату и Рамаяну. Вишну даст нам всё.

А ты чего хочешь?
**********************************************
ГОСТы

Пуля просвистела где-то рядом и ага. Иржи Грымзалык очконул, но продолжал погоню. На тротуаре было скользко и стрёмно. Сквозь заиндевевшие окна домов внимательно смотрели старушки. Они дышали на стёкла и тёрли их пальцами трясущихся рук. Пушистые коты спали на подоконниках. Их усы, будто антенны, топорщились в разные стороны. Дворник Елисей отморозился и был не при делах. Преступник бежал быстро, но Грымзалык ускорился не по-детски.

Внезапно преступник свернул в тёмную подворотню. Грымзалык рвонул было за ним, но вдруг понял, что это западня. Шишишшшши – засмеялась в окне беззубая карга. Фак! – сказал сам себе Иржи и получил доской по ебалу…

- Спокойно. Это Ржавые Бобры. Преступная группировка за которой я охотился вот уже три года. – решил вслух Грымзалык, сплюнул кровью и сделал себе невъебенную конституцию. – Главное дождаться Детишко Юденича с подмогой.

Но его никто не услышал. Все бесновались как серый скот и бухали целыми кружками просто без повода и без закуски. Настоящие бандиты.

Судя по тусклому свету и бардаку – дело было в гараже. Отвёртки, молотки, кувалды, коловороты, страпоны, стамески, кантовальные крюки, клинья, подковы, рамы детских колясок, насосы, лестницы, керосиновые лампы, шпингалеты, а также велосипедные колёса… это всё Грымзалык увидел подзаплывшим от удара доской оком за первые две минуты.

- Ну шо, ментяра? – спросил Здравко Кабанович, ухмыляясь всеми своими ртами словно нильский крокодил.

Здравко был неплохой чувак, в школе учился на четвёрки и пятёрки, ходил на гурток по альпинизму, но скурвился и возглавил банду Ржавых Бобров. Тут-то всё и началось.

- Да пошёл ты нахуй, - ответил Грымзалык и попросил звонок другу, помощь зала и косорыловки на три пальца.

- Смерть или косорыловка? – спросил Фёдор, сержант охраны Здравко Кабановича, родом из Костромы.

- Косорыловка, - отвечал Грымзалык.

Он выжил и в этот раз. Это не моя война – всякий раз думал Иржи, хмелея. Но бойня продолжалась, ведь в этой стране совсем не работали ГОСТы, а это уже йобаный стыд.
******************************************
ЧЕРНОВИКИ (писано вместе с Дюшей Пазяком на университетских лекциях по истории средних веков в НПУ им. М.Драгоманова /никаких правок не делал, версия приблизительно 1995-1996 гг/)

Смеркалось. Солнышко едва заметно катилось к горизонту, раскаляя вокруг себя красное зарево. Фрейд сорвал одуванчик и спросил:
- Дед или баба?
Юнг задумался, нервно почесывая затылок.
- Баба, - вкрадчиво догадался он.
- Дед, - весело отозвался Фрейд и треснул облысевшим стебельком Юнга по загривку.
Юнг съежился и ничего не ответил. Фрейд рассмеялся.
Некоторое время спустя Юнг сорвал странно топорщащееся растение и спросил:
- Петушок или курочка?
Фрейд хитро прищурился и ответил:
- Петушок!
Юнг скорбно опустил глаза - это был петушок. Фрейд смачно шлепнул коллегу ладонью по лбу.
Юнг сморщился; в глазах стояли слезы. Фрейд хохотал.
Темнело.

Третий час полыхал один из районов Севильи. Горели дома, ограды, хозяйственные постройки, пивные и бордели. Люди панически покидали свои жилища, унося с собой самое ценное.
"Гори, гори ясно, чтобы не погасло", -доносилось из мастерской Сальвадора Дали. Молодой художник рисовал пожар, напевая незатейливую песенку. Внезапно в дверь постучали. Дали не хотел отрываться от картины, но стук не прекращался, а становился более настойчивым.
Наконец раздраженный художник бросил кисти и открыл дверь.
Вошел гость. Это был Пабло Пикассо, покрытый копотью, выпачканный в саже, с обгоревшими волосами.
- Все рисуешь? - ехидно спросил он. - А мне пожары тушить прикажешь?!
Дали прищурился.
- Суета!! - заорал он. - Суетливые, ничтожные людишки! Вам геенна огненная, а мне холст и кисти, ибо я - гений, а вы - дерьмо!
Пикассо плюнул на пол и удалился, не проронив ни слова. Он подрабатывал пожарником и не мог тратить время на споры подобного рода.

Возлежа на диване, Оскар Уайльд курил дорогую папиросу и глядел в стену. Его пытливый, дерзкий ум был занят обдумыванием очередного парадокса. Рядом скучал Дж.Б.Шоу.
- Спать, чтобы жить или жить, чтобы спать? - задумчиво произнес Уайльд.
- Спать, чтобы спать -жить, чтобы жить, - ответил Дж.Б.Шоу, не прекращая скучать..
- Парадокс? - оживился Уайльд.
- Порнография, - зевнул Шоу. - Дай закурить.

На дворе стояла самая, что называется, грибная осень. Леса, напившись проливных дождей, отдавали свои долги грибами и ягодами. И кого только здесь не встретишь!
Жан-Поль Сартр, первый раз оказавшись в лесу, радовался, как ребенок, попавший в Диснейленд.
- Альберушка, милый, а это белый или лисичка? Вот ведь не могу запомнить.
Старый грибник Камю был явно раздражен.
- Это мухомор, Жан! Му-хо-мор!!
Ядовитый гриб летит в сторону, и Сартр, насвистывая веселые джазовые мотивы, пускается на поиски новой грибной жертвы, чтобы снова и снова надоедать знатоку леса. Камю идет молча, время от времени взъерошивая клюкой подозрительные кочки. Сартр не заставляет себя ждать.
- Альберушка, голубчик, а это лисичка?
Видя в его руках очередную бледную поганку, Камю предельно мил:
- Да, Жан, это лисичка.
"Момент экзистенции", - шутит про себя Камю, глядя, как довольный Сартр отправляет гриб в лукошко.

Чехов любил сидеть на берегу реки и бросать в воду камушки. Вода была холодной, но Тургенев нырнул с кручи.
- Ухи бы, - мечтательно проныл Чехов.
Тургенев, вынырнувший где-то посреди реки, не услышал. Перевернувшись в воде на спину, он поплыл мощными рывками к противоположному берегу, к густым зарослям камыша. Его довольные выкрики, доносясь до Чехова, мешали ему думать.
Чехов закурил, и поминутно закашливаясь, пошел вдоль берега. Ему жутко хотелось жареной, фаршированной, заливной или копченой рыбы; на худший случай - просто селедки.
Тургенев, как известно, больше любил охоту, и речку рассматривал исключительно как место купания. Антон Палыч твердо решил написать цикл рассказов "Записки рыбака" или что-то в этом роде. Он взял грудку песка и запустил в Тургенева.
- Чего тебе, Тоша? - спросил Тургенев.
- А ничего. Так. В трактир я пошел, - ответил Чехов.

В воскресенье на Пролетарской, как всегда было столпотворение.
Умело маневрируя мимо столичных зевак, по улице шел Сергей Есенин, то и дело подбирая пустые бутылки, и до механичности отточенным движением отправляя их в авоську. Внезапно он прибавил ходу, увидев на углу улицы высокого человека в окружении десятка пивных бутылок.
Мессия стоял к Есенину спиной и на вопрос "не разрешите ли..." дал молчаливое согласие кивком, даже не глядя на Сережу.
Подбирая последнюю бутылку, Есенин вдруг с ужасом узнал в высоком человеке Маяковского. Убегать было поздно.
- Я это...в театр, - неумело соврал Есенин. - Для реквизита. Айседора будет танцевать. Я это...стишата в антракте почитаю. Контрамарочку вам непременно вручу. И это...
Маяковский улыбнулся, открыл бутылку пива и приветливо похлопал Есенина по плечу.
- Ну это понятно, -пробасил он. - Пива хочешь?

- Ну, вот и все, подвел итоги возбужденный Верлен, откладывая в сторону ножницы и расческу. - Теперь ты как огурчик.
Рембо осторожно посмотрел на свое отражение в огромном зеркале и неловким движением провел пальцами по выбритым вискам.
- Но, Поль, я не хочу быть как огурчик!
Он оторвал свой взгляд от зеркала и удивленно покосился на пол, где громоздились пышные пряди длинных волос. Верлен откашлялся, отравив гостиную перегаром, и провел рукой по своей лысине.
- Видишь ли, Артюша, ты еще слишком молод, чтобы судить что и как. У тебя в голове стихи, космические проблемы и седьмое измерение, а мы завтра идем в салон к мадам Б., и я не хочу, чтобы великие парижские актеры и художники то и дело находили твои хайра в салатах и пудингах!
Старый сатир успокоился, проглотив стакан абсента. Он очень любил талантливого юношу и звал его "шарлевилльским соловьем".

Венедикт Ерофеев терпеть не мог оружие, фильмы про войну и всякого рода муштру. Во время уроков по начальной военной подготовке он сидел в овраге за школой, читал книги сомнительного содержания, курил и занимался сочинительством.
- Послушай, Веня, - говаривал ему, бывало, школьный товарищ Лимонов, который жутко любил оружие, фильмы про войну и всякого рода муштру и был редактором школьной стенгазеты "Лимонка". - Послушай Веня...
- Да пошел ты, - грустно отвечал Ерофеев и шел в овраг.
Лимонов в таких случаях обижался, но ненадолго. Поместив в "Лимонке" пару карикатур или злобных памфлетов о Ерофееве, он отходил.
Вообще, Ерофеев был одним из главных объектов острого пера юного журналиста. Когда свежий номер газеты появлялся на стенде, вокруг него сразу же начинали толпиться одноклассники - гоготали, тыкали пальцем...
Ерофеев же всегда оставался глух к гласу народа. Бегло окинув газету безразличными глазами, он тихо говорил: "Ну и сука ж ты, Лимон", - и шел в овраг.
Это противостояние длилось уже давно и, наверное, продолжалось бы неизвестно сколько, если бы не один случай.
- Послушай, Веня, - по обыкновению (простите за каламбур) обратился к нему Лимонов. - Послушай, Веня...
- Ну, чего тебе? - неожиданно спросил Ерофеев, и вдруг Лимонов осунулся как-то сразу, поник и убежал.

Чернышевский никогда не опаздывал на службу, но сегодня был необычный день. Сегодня непременно нужно было отпиздить Герцена. Он плеснул в бокал на три пальца и выпил с гусарским пафосом.
"Сначала я ему, сука, нос разобью, а там посмотрим", - подумал Чернышевский и вышел на улицу.
Денег на извозчика не было, и он пошел пешком. По дороге он вспоминал идеи о демократических преобразованиях в России, которые Герцен стянул у него за годы совместной деятельности. "Я мыслю, а он пишет, да гонорары считает", - всю дорогу повторял Чернышевский, пока не подошел к дому Герцена.
Он позвонил в звонок около парадного. Открыла горничная - миловидная девушка в крестьянском платье.
- Господин дома? - вежливо спросил Чернышевский, а про себя заметил: "Девку из деревни приволок, падла, мол, простой народ любит, жить без него не может. Я тебе врежу и за былое, и за думы!"
- Ушедши. Уж с полчаса как ушедши, - затараторила девица.
Чернышевский хотел выругаться, но при девушке не стал. Сказал "извините-с" и развернулся уйти, а сам подумал: "Дома прячется, гнида".
Он достал из внутреннего кармана пальто зеленую флягу, отвинтил пробку и приложился уже без всякого пафоса, вдумчиво. Постоял. Закурил.
"Ворваться нахрапом и поколотить его прямо в доме?! Нельзя. Пересуды пойдут, - размышлял Чернышевский. - Пускай прячется, а я подожду. Статейку накрапаю, чтоб жаба ублюдка задавила. Революционер-народник. Вольнодумец. Единомышленник хуев!"
- Передать чаво? - спросила горничная.
- Нет. Спасибо, милая, - ответил Чернышевский, подождал, пока девушка исчезнет в доме, достал мел и написал на входной двери несколько гадостей.

Лезвие ножа плавно погрузилось в блюдце со щучьей икрой, и Сен-Симон клацнул зубами. Он давно хотел избавиться от дурной привычки, но уж больно нравилась ему икра. Нож вынырнул из блюдца и плюхнулся на бутерброд с маслом. Сен-Симон подошел к буфету, вонзил ключ в замочную скважину и провернул полтора раза. Бутыль красного вина отразилась в его глазах.
Внезапно дверь распахнулась (Сен-Симон успел захлопнуть шкаф), и на пороге возник Луи Блан с нездоровым цветом лица, но очаровательной парижской улыбкой. Пошатываясь, он вошел в комнату и без приглашения сел за стол. Сунул за щеку бутерброд, зачерпнул полную ложку икры и только тогда поздоровался:
- Здорово, брат Сен-Симон!
Сен-Симон вяло покивал головой и поглаживающим движением провел рукой по буфету.
- Да ты садись дружище. Я вот тебе расскажу. Я сейчас от рабочих. Это такие, брат, люди, такие... Ты как вообще с рабочими?
Сен-Симон в ответ невнятно промычал. Он глядел на икру, которая неудержимо убывала.
- У тебя, брат Сен-Симон, там вино было в шкафу. Доброе у тебя вино, Сен-Симон. А я, понимаешь, сейчас от рабочих.
- Ну и что рабочие? - рассеяно спросил Сен-Симон и громко сглотнул.
- Ах, Сеня, рабочие это нечто. Я вот только что от них, - увлеченно рассказывал Блан, не отводя взгляд от буфета. - Рабочие...
- Заткнись! - оживился Сен-Симон и открыл буфет. - Вино будешь?
Блан выпил вина, вытащил из кармана сюртука длинную дешевую сигару и со словами "от рабочих" закурил. Комната наполнилась клубами едкого вонючего дыма и Сен-Симон закашлялся.
Спустя полчаса Блан встал из-за стола и поклонился хозяину в знак благодарности за гостеприимство. Он оставил после себя стол, засыпанный пеплом, вина на донышке и вырезанную ножом на табурете надпись "да здравствует свободная Ивропа!"
- Я, понимаешь, сейчас к рабочим. Это, брат, такие люди... - рокотал в прихожей его баритон.
- Приходи, - попрощался Сен-Симон и захлопнул входную дверь. Он крепко затянулся сигарой, которую оставил Блан, и подумал о коньяке, что стоял в серванте. Вообще-то больше хотелось вина, но его оставалось на донышке, а коньяка было два бутыля. Сен-Симон вошел в столовую и сразу двинулся в сторону серванта, но остановился на полпути, потому что охуел.
За столом сидел Луи Блан и допивал остатки вина.
- Я тут от рабочих, так они тебе это ... - непонятно о чем сказал Блан и улыбнулся.
*****************************************
БЕСЕДА

К вам можно? Благодарю. Леночка, два по сто, пожалуйста, и бутерброды. В завязке? Я тоже. Развяжемся.

Да-а-а. Декабрьские морозы. Осень пролетела, как утка над Жмеринкой. Я на кабана так и не сходил, а уже новый год на носу, йопта. Закурим? Не куришь? Я тоже до армии не курил, биатлоном и шахматами занимался, а как дали младшего сержанта, так две пачки в день уходят, что дети в школу.

Знаешь, брат, а у зимы ведь есть свои хорошие стороны. Тройка с бубенцами, снег скрипит и серебрится. Сядешь в сани, кожух овечий, шапка-ушанка и, айда - мчишься по полям, по просёлочным дорогам, собак и зайцев давишь. Я раз за ночь трёх зайцев переехал. Жене шапка и мне потеха. Не веришь? Я бы тоже не поверил.

Леночка, ещё два по сто и селёдочки.

Наша история изобилует кровью. Сталинград, Ледовое побоище, Полтавская битва. Знали, на что шли. Читаешь историческую литературу? Больше художественную? Я тоже. Классика, хуле. Неплохо жили, кстате.Боролись за свободу и демократию против самодержавия, но жили неплохо. Отвечаю. Тургеневу вон, чуть что не понравилось, ну там Некрасов его нахуй послал, так тот сразу в поезд и в Баден-Баден нарзан пить. Шоб мы так жили. Премию сняли? Мне тоже сняли. Давай. Чтоб у наших начальников перья в горле выросли.

Или вот подводная бригада Кусто. Уважаю. По выходным всегда смотрю с интересом и изумлением. Помидорчиков нарежу, сала нарублю, четвертинку из-под кровати достану и вперёд, в неизведанные морские глубины. Мировой океан, конечно, живностью кишит. Плавают там тебе и стерлядь, и медуза, и мурена, и всякий мелкий рыбец, типа тунца. И наверно, все они паходу желают чего-нибудь выпить. Плавают, глядят по сторонам, а выпить буквально нечего. Труба. Ты что-то сказал? И я молчу.

Леночка, солнышко, повтори два по сто и пивка ещё пару бокалов. Пиво не будешь? Не-не-не, полирнуть - дело святое.

О! Слышишь, Лев Лещенко поёт? Это Магомаев? Муслим? Да-а-а, стал я забывать старое доброе диско. Помнишь эту? "Небоскрёбы, небоскрёбы, а я маленький такой..." Я ведь пацаном хипповал. В музыкальную школу бегал к деду Афанасию, царствие ему небесное. Если бы ты слышал, как он на лютне играл! Как Джимми Хендрикс, беспесды. А как он огурцы в бочке солил. Это же песня, это целая баллада! Бывало с ним тремя огурцами литр закусывали. Что ты! Давай, за здоровье. Не здоров? Селезёнка? У меня тоже зрение хуйовое.

Я тебе, братуха, скажу одно. Главное - это нервы. Если нервы заебись, значит и писюн стоит, и все бабы твои. Да, Леночка? Цём. Моя любимая официантка, кстати. О чём я? Ага. А чтобы были здоровые нервы, надо любить лесонасаждения. Чтобы каждый праздник леса - был твой праздник. Лес - это воздух и шишки. Понял меня? Бери "на коня". Хуяссе, стихи получились. Быть добру! Жена злая дома? У меня тоже. Ну, бывай. Удачи тебе, брат.

Леночка!..